Минимализм композитора Павла Карманова скоро узнают в Иркутске

Статья по теме

Наедине с музыкой. Композитора из Иркутска отметил Родион Щедрин

Иркутск, 4 ноября - АиФ-ВС. Известный в музыкальной академической среде Москвы, он, пожалуй, не очень знаком иркутской публике, хотя сам — родом из Приангарья. Концерт станет для автора своего рода возвращением на Родину — Павел Карманов лично прилетит в Иркутск вместе с ансамблем солистов «Форельный квинтет» (Москва), чтобы познакомить иркутян со своей музыкой.

Корреспондент: Павел, вас называют представителем Новой академической музыки. Не могли бы вы сформулировать для наших читателей, что это такое и чем Новая академическая музыка отличается от классической музыки, которую привыкла слушать иркутская публика в филармонии?

Павел Карманов: Новая академическая музыка — весьма широкое понятие сегодня. Имеет смысл говорить о том, что академическая музыка существует во множестве разнообразных форм. На западе и в России процветает так называемая авангардная музыка, берущая начало в творчестве знаменитых реформаторов Нововенской школы — Арнольда Шенберга, Антона Веберна и Альбана Берга, которые ушли от написания тональной музыки, изобрели свой собственный «додекафонный», «12-титоновый», «серийный», математический метод написания произведений и породили многие школы последователей, которые до сих пор занимаются поисками новых форм, звучаний, смыслов и музыкальных конструкций. В Европе это такие имена, как Карлхайнц Штокхаузен, Хельмут Лахенманн, Луиджи Ноно, Дьердь Лигети, Пьер Булез, Кшиштоф Пендерецкий, Вольфганг Рим и др. В нашей стране это, конечно, знаменитая «тройка» Альфред Шнитке — Эдисон Денисов — София Губайдулина. Среди ныне действующих авторов стоит отметить Владимира Тарнопольского, Виктора Екимовского, Сергея Каспарова, композиторов московской Ассоциации современной музыки. Сегодня активно действуют молодые представители этого направления: Сергей Невский, Дмитрий Курляндский, Алексей Сюмак и многие уважаемые коллеги. Причем, авангардная музыка тоже подразделяется на множество направлений и пользуется определенным успехом в наши дни, как за рубежом, так и в России.

Как ответ на деятельность авангардистов возник так называемый поставангард. Еще в 60-е годы американец Джон Кейдж призывал воспринимать как музыку все окружающее нас звучащее пространство, звуки природы, шумы и тишину (многие знают его знаменитую пьесу «4'33», в которой исполнитель вообще ничего не играет, но звучит окружающая его действительность). Началась эпоха разнообразных экспериментов с новыми приемами звукоизвлечения на обычных и необычных инструментах. На сегодняшний момент музыка некоторых авторов состоит исключительно из организованных шумов, скрипов, шорохов и грохотов, исполненных на обычных музыкальных инструментах, эффектно звучащих и даже иногда шокирующих неподготовленного слушателя.

Еще одной ветвью поставангарда стали изобретенные в те же 60-е годы стили минимализм и «новая простота». Зародившись в Америке в творчестве таких авторов, как Терри Райли, Филип Гласс, Стив Райх, Джон Адамс, в Европе — у Майкла Наймана — именно он придумал термин «минимализм», Джона Тавенера, Симеона Тен Холта и многих других композиторов. В бывшем СССР это направление прежде всего проявилось в творчестве знаменитого эстонца Арво Пярта — он, изначально радикальный авангардист, в какой то момент резко изменил вектор своего творчества и начал писать абсолютно тональную и очень простую музыку в технике им самим называемой «тинтиннабули» (колокольчики), строгую, математически выстроенную, напоминающую музыку средневековья, наполненную глубоким религиозным содержанием. Параллельно, независимо от Пярта, произошел поворот в мировоззрении целого ряда композиторов обратно к «красоте музыки» в обычном, человеческом понимании, как бы «в противовес» апокалиптичным звучаниям сочинений приверженцев бесконечного усложнения музыки, блуждающих в поисках новых средств выразительности. Киевлянин Валентин Сильвестров, пройдя путь авангардиста, впоследствии нашедший свой особый постмалеровский симфонизм, пришел к Новой простоте и ныне пишет поэтичную задумчивую музыку с шубертовскими аллюзиями. Московский композитор-философ Владимир Мартынов, в прошлом убежденный авангардист, пройдя через увлечение богослужебным пением, игру в рок-группе в 70-е годы, пишет возвышенную тональную минималистскую музыку. Также Мартынов является автором большого количества книг о музыке и философии, самая известная из которых называется «Конец времени композиторов». Строгий минимализм Антона Батагова другого свойства — он проникнут идеями буддизма. Рижанин Георгий Пелецис просто не мыслит авангардными категориями — его музыка обращена к Богу и к простым людям.

Таким образом, музыкальный минимализм для многих авторов, уставших от дисгармоничности авангарда, от бесконечных попыток «найти нечто новое», упирающихся в тупик повторов уже существующего, стал спасительным путем. Была найдена возможность писать оригинальную современную музыку, при этом двигаться не «вперед к тупику», а скорее «назад в будущее», «вглубь человеческой души», писать музыку, обращенную к Богу.

Корреспондент: Существует множество не вполне точных и четких определений минимализма, представителем которого вы являетесь. Не могли бы вы дать свое собственное определение этому стилю?

П.К.: В моем понимании эта музыка — как муравейник — статичная конструкция, но, если приглядеться — вслушаться — внутри происходит бурная жизнь, подчиненная четким законам и логике. Часто важен медитативный, созерцательный момент, не всегда это музыка действия. Иногда она — как незаметно меняющаяся музыкальная картина. И эту картину нужно постараться сделать максимально совершенной, чтоб не было ни одной лишней ноты, ни одного случайного штриха — ни убавить, ни прибавить… Бывает, вычищаешь, сокращаешь до тех пор, пока уже рука не поднимается что-то изменить.

Корреспондент: Когда вы поняли, что хотите заниматься минимализмом? Как вы пришли к этому направлению?

П.К.: Мой путь отличается от путей старших коллег лишь тем, что я очень рано, еще в годы обучения в ЦМШ при Московской консерватории, где я, как и многие мои коллеги, увлекался авангардом, в какой-то момент понял, что это не мое, что меня не интересуют «поиски нового», что мне просто хочется писать обычную по языку тональную музыку, обращенную к человеку. Позже, пройдя через увлечение джазом, я познакомился — уже в консерваторские годы — с творчеством минималистов, влюбился в музыку Пярта, Сильвестрова, Райха, Гласа, Наймана, Мартынова, Кнайфеля и решил, что буду работать именно в этом направлении. Полагаю, мой стиль — некий сплав стилей перечисленных авторов, скрепленный чем-то «своим», личностными интонациями. И, конечно, на меня очень повлияло творчество любимого мной Стравинского, отголоски музыки которого, кстати, можно услышать и в произведениях многих других минималистов. Но вообще-то я — не чистый минималист. В моем творчестве встречаются и вполне романтические сочинения — например, пьеса, которую мы будем играть на концерте — «Второй снег на стадионе» в версии для скрипки и фортепиано. Я скорее отношу себя к «поставангардистам» или «постмодернистам». Но раз уж приклеилось — «минималист» — пусть будет.

Корреспондент:  Вы родились в Братске, какое-то время жили в Иркутске, но довольно быстро покинули эти места. Остаются ли эти города для вас малой родиной? Какие чувства вы к ним испытываете и вообще к Сибири?

П.К.: Когда мы жили в Иркутске, мне было еще совсем мало лет. Первые яркие детские воспоминания связаны с Байкалом. Мама несколько раз меня в совсем еще юном возрасте привозила в деревню Монгутай неподалеку от Слюдянки в дом к своей близкой подруге, скрипачке, сегодня известному в Иркутске педагогу Наталье Авессаломовой, с которой мы очень дружим и по сей день. Потрясающая природа, сам Байкал, из которого я пил воду пригоршнями, причудливые сухие корневища на берегу, в которых мы разводили костры на закате, сопки, лес, медвежий рык из-за холма, ковши для сбора черники, подвесной мостик через горную речку — все это врезалось мне в память на всю жизнь… Я очень люблю Сибирь, мне всегда хочется туда приехать… Если честно, Братск я почти не помню, знаю только, что родился в роддоме где-то неподалеку от ГЭС. А сознательная жизнь у меня началась уже в Новосибирске, куда мама устроилась позже работать. И оттуда — уже в Москву, вернее в Подмосковье, откуда мы ездили в школу восемь лет на электричках почти каждый день. Только к 17-ти годам я стал москвичом.

Корреспондент: Насколько сложно сегодня вообще быть современным композитором, пишущим серьезную музыку, заведомо зная, что ее услышат немногие?

П.К.: Академическим композитором быть в нашей стране непросто. В реестре профессий такого рода занятий, кажется, даже нет. Как вы понимаете, если писать в стол никому не нужные симфонии — долго не протянешь. Мне в начале 90-х пришлось и в кабаках играть, и почту по утрам носить, и в церковном хоре петь. Уже во время обучения в Московской консерватории я увлекался синтезаторами, первыми компьютерами и научился делать то, о чем высоколобые интеллектуалы отзываются с презрением — музыку для телевидения, рекламы и, впоследствии, кино. Это было увлекательно и приносило определенный, хоть и не большой, но все же заработок. А я в нем очень нуждался.

Параллельно с этим занятием я учился и активно концертировал с моими опусами в Москве, по стране, а потом и за рубежом. Очень помогали мне в этом мои соученики исполнители. Моя музыка оказалась несколько доступнее и понятнее простому слушателю, музыкантам, взращенным на классике, чем резко звучащий и малопонятный авангард. Поэтому всегда были люди, которым нравилось ее играть и слушать, существовал круг единомышленников — любителей минимализма и «новой простоты», просто красивой человечной, радостной или грустной музыки. Это и есть мои исполнители и моя публика, для них я живу и работаю. Я их люблю, и они отвечают мне взаимностью. В последние годы ко мне регулярно поступают заказы на написание неприкладной музыки для разных фестивалей, по разнообразным поводам, от исполнителей, ансамблей, оркестров. В принципе не бедствую. Моменты творческого простоя случаются редко. И их всегда есть чем заполнить.

Корреспондент: Кто исполняет вашу музыку?

П.К.: Мне очень повезло в жизни, я знаком и дружен со многими прекрасными музыкантами разных поколений. Например, меня часто исполняет прославленный пианист Алексей Любимов. Он предложил Юрию Башмету исполнить мое произведение «Весна в Январе» для альта и фортепиано с оркестром в Большом зале Московской консерватории. Также я сотрудничаю со скрипачами Назаром Кожухарем и Еленой Ревич, пианистами Петром Айду, Полиной Осетинской и Вадимом Холоденко, виолончелистами Борисом Андриановым и Олегом Ведерниковым. Всех не перечислишь. Прославленная скрипачка Татьяна Гринденко со своим ансамблем Opus Posth часто исполняет посвященную ей пьесу «Зеленая ДНК». Я побывал четырежды с гастролями в США, там меня исполняли такие коллективы, как «Сиэтл Чембер плейерс» и «ОДЕОН квартет», в Нью-Йорке поставлен труппой Пэм Тановитц балет на мою музыку. С авторскими вечерами я выступал в Таллине, Выборге, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Томске. 20 ноября в швейцарском Базеле состоится премьера моего нового секстета с Алексеем Любимовым и «Бетховен-квартетом». Также меня часто исполняют в Германии, недавно — в Норвегии, много где.

А в Большом театре России на 16 декабря намечена премьера моей новой музыкальной редакции знаменитой оперы Александра Бородина «Князь Игорь» в постановке легендарного режиссера Юрия Петровича Любимова.

Получается, я вполне востребованный автор. Но, хочется верить, многое впереди.

Корреспондент:  На концертах при исполнении своей музыки вы часто используете различные аудио- и видеоэффекты. С чем это связано, с тем ли что публика разучилась просто слушать музыку или вообще наступил такой момент, что современное искусство существует сегодня на стыке жанров?

П.К.: Во всем мире в последнее время с особым интересом относятся к синтетическим жанрам. Я давно полюбил использовать в своих концертах фонограммы, содержащие звуки природы, электронику, многие мои произведения предполагают исполнение с видеорядом. Публике это всегда интересно. Эффект зрелища, перформанса только усиливает положительные эмоции от концерта. А я публику люблю.

Корреспондент: Вы один из наиболее «доступных»для восприятия композиторов, занимающихся сегодня серьезной академической музыкой. Делаете ли вы это сознательно, желая понравиться как можно большему количеству людей, или просто ваше внутреннее состояние совпадает с тем, чего ждет сегодня от музыки образованная публика, которая на самом деле устала от интеллектуальной зауми авангарда?

П.К.: Заумь авангарда была, есть и будет. И это прекрасно. Я за то, чтобы музыки было много хорошей и разной. Я не нахожусь в оппозиции по отношению к авангардистам. Я с ними дружу. Публика ведь тоже разная. Кто-то любит плясать под техно в клубе, кто-то показывать «козу» на концерте тяжелого рока, кому-то нравится, когда им по ушам скрипят пенопластами по стеклу и пилят скрипки пилой. Время такое — всего очень много. Очень разного. И все имеет право на существование.

У меня своя задача — радовать людей. Иногда мне это удается. И — не могу не похвастаться — я видел на моих концертах слезы радости.

Интервью предоставлено «Издательским домом «Восточная Сибирь»

Смотрите также:

• Любовь Казарновская: В нашей стране опасно произносить слово «цензура» →
• «Неправильный» маэстро Илмар Лапиньш →
• «Мне интересно жить!» →