Падаешь? Не жилец. Блокадный дневник студентки Нины Дятловой

К началу войны Нине Белоблодской, студентке Ленинградского пединститута из Беларуси, было 20 лет. Шли экзамены и учащимся не разрешили покинуть город. В июне 1941-го все верили, что война закончится через несколько дней. Но так не случилось и город оказался в осаде. А вместе с ним – и сотни тысяч юношей и девушек, которым предстояло выживать в общежитиях, без света, воды и почти без еды. В феврале 1942-го окончивших курс учительниц вывезли из города по Дороге жизни. Так Нина Белоблодская попала в Иркутск, стала преподавать в селе Голуметь, вышла замуж, стала Ниной Дятловой, воспитала троих детей. И осталась в Сибири навсегда – её близкие погибли.  

Студенческий блокадный дневник

«Среди тех вещей, которые в одном чемоданчике мама привезла в Сибирь, были и записки о жизни в блокадном городе, мама вела дневник, - рассказывает иркутский историк Виктор Дятлов. – Он увидел свет уже в 21 веке. И это пронзительный человеческий документ, это свидетельства человека, который выжил, и не сломался». 

Сама Нина Константиновна Дятлова считала, что этот её блокадный дневник поможет потомкам «лучше понять историю нашей жизни», а события войны и блокады должны остаться в памяти людей навсегда. 

Они остались живы вопреки всему - в холодном общежитии, без света, воды и почти без еды. Первые дни войны студенты наивно полагали, что она вот-вот закончится. Потом отчаянно искали работу - а это было почти невозможно без прописки и без профессии. Ведь в городе надо было на что-то жить! Руководство вуза нашло возможность направить их на мебельную фабрику, где заплатили немного денег - на них и жили до декабря, выкупали паёк и питание в столовой. Шатаясь от голода, копали противотанковый ров, а в ноябре - окопы. И радовались - там был горячий обед!  

Но самое главное - они поддерживали друг друга, делились пакой и понимали - слечь в постель, жалея себя, можно. Но потом не встанешь.  Наверное, поэтому и выжили.   

Блокадный дневник: Остаёмся в городе 

22 июня 1941 года.

Несмотря на воскресенье, читальные залы переполнены — завтра у нас экзамены... И тут слышим страшное слово: «война». Затаив дыхание, стоим мы возле черной тарелки репродуктора в комнате студенческого общежития и слушаем страшную весть.  

24 июня.

Может быть, оставить учебу и ехать домой, пока не поздно? Осталось четыре дня, последний экзамен. За это время немцев остановят, мы спокойно разъедемся по домам. Нужно заканчивать сессию.

Утром проводилось совещание в деканате. Поставлены задачи: полностью сохранить состав курса. Предотвратить самовольный отъезд студентов. Никаких справок и документов отъезжающим дирекция выдавать не будет. 

Наперекор всему. В блокадном Ленинграде заключались браки и рождались дети Подробнее

30 июня.

Всех поразила неожиданная и страшная весть: Ленинград объявлен на осадном положении, въезд и выезд из города запрещен. Это был страшный удар для всех нас, надежды выехать из города рухнули. Искали любую возможность выехать из города. Но все было напрасно: враг отрезал железные дороги.

Блокадный дневник: введены карточки

29 — 31 июля.

Невский изменился до неузнаваемости. Огромные витрины и окна заколачиваются досками, засыпаются песком. Всюду свалены штабеля бревен, досок, кучами лежат мешки с песком. В подвалах домов спешно устраиваются бомбоубежища. Туда завозят скамейки, столы, оборудование. Оконные стекла квартир обклеиваются бумажными полосками, завешиваются толстыми шторами. Прохожие озабочены, все спешат. Много военных. Уже месяц, как идет война, линия фронта совсем близко от Ленинграда.

1 — 9 августа.

Выпускной четвертый курс отзывается в институт с 1 августа, чтобы досрочно, к концу 1941 года, завершить учебу и выехать на работу. В стране острая нехватка учителей. 
Спешно оборудуются бомбоубежища, повсюду развешиваются красные стрелы — указатели. У подъездов круглосуточно дежурят посты ПВО. По улицам беспрерывно движутся фронтовые машины, выкрашенные буро-зелеными полосами для маскировки. Введена карточная система на продукты и хлеб. 

30 августа.

Получили продуктовые и хлебные карточки на сентябрь, а также пропуска в столовую. У студентов II категория (служащие): хлеба—400 г, сахар, крупа, растительное масло. Наша столовая занята под госпиталь, всех  прикрепили на питание в бывший ресторан на Невском.

12 — 13 сентября.

Утром по всему городу разнеслась весть, что горят Бадаевские продуктовые склады. Там хранились огромные запасы продуктов для всего города. Теперь в огне пожара уничтожались хлеб, мука, зерно, сахар, крупы, жиры, другие продукты. Город остался без хлеба и продуктов.

14 сентября.

Нормы на продукты резко снизились: мы стали получать по хлебным карточкам 200 граммов хлеба и очень мало крупы. В столовой не стало мяса и жиров. По пропускам мы получаем один раз в день обед: тарелку постного супа и порцию каши или тушеных овощей без жиров. Почти все испытывают денежные трудности: почта в город не доходит с июля, нет ни писем, ни переводов. Нет стипендий. 

22 сентября.

Получаем хлеба 125 граммов. В столовой появилась чечевица. На обед —чечевичный суп, чечевичная каша без жиров (один раз в день). Испытываем постоянный голод. Постоянно мучает вопрос: где взять денег? Крепко держимся друг за дружку, иначе не выдержим.

27 сентября.

Пообедали в 2 часа: суп чечевичный, котлета чечевичная. Выкупили хлеб 125 грамм. Выполнили лабораторные работы по эмбриологии и химии. Вечером в химической лаборатории выполняли оборонный заказ. Работу закончили в 10 часов вечера. Домой пришли голодные и усталые. В тумбочке нашлась чечевичная крупа (получили по продуктовым карточкам). Погрызли чечевицы, запили кипятком. Сухой паек — макароны, крупу —едим в сухом виде — в общежитии негде варить. Месячной нормы хватает на несколько дней. 

Блокадный дневник: Главное -выжить

7 октября.

Декан объявил, что срок обучения на четвертом курсе сокращен до 7 ноября. Но и силы на исходе — уже месяц голодаем, получая 125 г хлеба и постный обед. Но пока живы, будем бороться: учиться, работать, жить.

12 — 15 октября.

Каждая клеточка тела требует пищи. Уже невозможно отвлечься от мыслей о еде: голод мучает постоянно. Мозг отказывается от работы, он беспрерывно посылает сигналы: еды! еды! На занятиях думаем о еде, считаем минуты до обеда, до получения драгоценных 125 г хлеба. И все желания, все мысли сводятся к одному: хлеба! хлеба! И с девочками в свободные минуты говорим о еде, о разных блюдах, что любили мы в далекое, как сказка, мирное время. Но никакие блюда не были так желанны, как хлеб. Ах, какое это необыкновенное чудо — хлеб! Хоть раз, хоть один только раз поесть бы хлеба досыта! А там — хоть бы и умереть, но только сытому.

А питание все хуже. Теперь обеды готовят из зеленых листьев капусты. Говорят, что в пригородах есть большие овощные поля. Овощи убрали и отправили фронтовикам, в госпитали и больницы города. Теперь на этих полях специальные бригады заготавливают зелень для столовых: собирают листья капусты, свеклы, подбирают корешки. Говорят, что поля эти хорошо простреливаются врагом. Бывает много убитых, но заготовка не прекращается. Однажды мы получили кокосовое масло. Ах, какое это было чудо! Но было его — увы, только 200 граммов на целый месяц! 

30 октября.

Госэкзамен по зоологии. В небольшом отсеке бомбоубежища заседает государственная комиссия. Расставлены столы, стулья, разложены листы бумаги. Тускло светит лампочка. Экзаменующихся немного. Несколько человек уже ответили. Подошла и моя очередь. Вопросы продумала и, неожиданно для себя, отвечала неплохо. Какая радость! Оценка «5»! Выстраданная в муках «пятерка»!

3 ноября.

На праздничные дни остаюсь жить у родных. Приехал с дежурства дядя. Его трудно узнать — худой, лицо серое, опухшее, тяжело дышит. Одежда висит, кажется, что нет тела. Привез домой продуктовую карточку и несколько хлебных талонов. А еще несколько горстей картофельных очисток. Он осторожно выкладывает из кармана на стол очистки, боясь уронить хоть маленькую скорлупу. Сказал, что выпросил на кухне. Вся семья очень рада дорогому подарку. Картошку мы не ели с начала войны. Тетя сварила суп. Получилась темная горьковатая жидкость. Мы наполняем ею желудки, некоторое время чувствуем сытость. Но очистки ядовиты, вся семья заболела: была рвота и острая боль в желудке.
Мой дядя — скромный, тихий человек. Он преданно любит жену и дочь, всегда заботился и оберегал их от невзгод. И сейчас, в дни испытаний, дядя отдает свой хлеб и продукты, медленно умирая голодной смертью. 

«Натка! Ты умирать удумала?!» Блокадница – о том, что помогало жить Подробнее

10 ноября.

Опять живу в общежитии. Отчаянно мерзнем. Холод проникает в каждую щель, одежда становится все просторнее, она не прилегает к телу: это мы отощали от голода. Можно согреться только в столовой. Там с кухни идет тепло, да и народу много: занимают очереди за столиками на три-четыре смены. Одни едят, другие смотрят голодными, жадными глазами. Уже не стесняются: вылизывают тарелки языком. Все, до последней капельки... Зеленая капуста на исходе, варят мучной суп: вода и немного муки. Но такое счастье бывает только один раз в сутки. Сегодня последний государственный экзамен. Получила «3», но оценка не имеет значения. 

12 ноября.

Новая беда грозит: из бухгалтерии сообщили, что на декабрь мы получим продуктовые карточки III категории (иждивенческие), так как уже не числимся студентами. Для нас, не имеющих дополнительных источников жизни, это означает голодную смерть.

17 — 20 ноября.

На улицах все больше зловещих саночек со свертками, упакованными в одеяла и простыни. Среди маленьких детских трупиков все чаще попадаются длинные свертки. Это умирают от голода мужчины и старики. Женщины пока держатся. И мы, молодые, тоже держимся. Надолго ли? Уже два месяца живем на 125 г хлеба и постном супе. Хлеб теперь не такой, как раньше. Он тяжелый, плотный, шоколадного цвета. Муки мало, добавляют отруби, картон, опилки. В столовой варят мучной или дрожжевой суп, на второе — желе (желатин, пищевая краска, сахарин). Отопление не действует, водопроводы замерзают, выходит из строя канализация. Страшно мерзнем, не всегда умываемся. Как продержаться до весны?

22 ноября — 10 декабря.

На окопах работают выпускники всех факультетов. Здесь рабочий паек: 250 г хлеба и миска мучного супа. Ежедневно в обеденный перерыв мы заходим в теплую времянку с раскаленной чугунной печкой, садимся на скамейки или просто на пол и подставляем лицо и руки блаженному теплу. С электростанции приносят хлеб, посуду и бачок с супом. Наступают минуты сказочного блаженства: мы обедаем. Рядом с миской лежит бесценный кусочек жизни — хлеб. Можно съесть его здесь же во времянке, а можно сберечь до вечера, мучаясь и страдая оттого, что ты, голодный, держишь хлеб в сумке. Воображение беспрерывно будет рисовать одну и ту же картину: как ты, лежа в ледяной темной комнате под матрасами, будешь жевать этот хлеб с жадностью, смакуя каждую крошку. И ничего на свете не будет сладостнее, чем этот серый кусочек ржаного хлеба с опилками и картоном. Переживать пытку ожидания мучительно, поэтому большинство девочек съедают хлеб сразу. Так легче. 

15 декабря.

В ноябре и первой неделе декабря мы еще могли работать. Окопы заметно углубились, протянулись в длину до нужной отметки. Но силы с каждым днем убывали. Мы стали, как автоматы, механически выполнять отдельные этапы: встать, дойти до остановки; доехать, перейти мост; пройти поле, не упасть; не обморозиться; взять лопату; выполнять работу. Теперь мы не долбили мерзлую землю. Мы выбрасывали снег из окопов, отгребали его с площадки, расчищали дорожки. Было одно стремление: продержаться до обеда. Потом получить драгоценный кубик хлеба и чашку мучного супа, все это съесть и свалиться в изнеможении на полу теплой времянки. После обеда мы не могли работать, поэтому кормить стали позже, к концу дня.

21 декабря.

Декабрьская стужа проникает во все уголки общежития. Окна затянуты толстым слоем инея. Нет воды, света, тепла. Туалеты забиты нечистотами. Наполовину открытая дверь в коридор вмерзла, не закрывается. Теперь уже мертвых не отвозят на саночках: их выносят на улицу и оставляют на заснеженных тротуарах. Много мертвых лежит в квартирах, их некому выносить. И в нашем общежитии каждый день умирают люди. Трупы выносят в коридор. На этаже, где мы живем, в простенках между дверями комнат, выставлены кровати. На грязных матрасах или просто на голых сетках лежат усохшие тела. На них измятая одежда, на головах шарфы, полотенца, тряпки. Уже по нескольку мертвых тел на каждой кровати.
Мы еще держимся: каждый день встаем, идем в столовую и в магазин за хлебом. Теперь мы опять получаем по 125 г хлеба, а в столовой дрожжевой суп и желе на сахарине. Мучной суп не варят — нет муки. На городских складах найден запас дрожжей и желатина, их раздали в столовые. Дрожжевой суп жидкий, молочно-белого цвета. Хлеб тяжелый, сырой, темный. Его пекут из смеси муки, отрубей, картона, опилок, жмыха. Но и этот хлеб для нас является пределом вкусности. Только очень мало его: кубик в две спичечных коробочки на целые сутки.

23 декабря.

Сегодня услышали невероятную, всколыхнувшую весь институт весть: возможна эвакуация по льду Ладожского озера! Студенты заволновались, ожили. Ходят из комнаты в комнату, решают проблему — где взять денег? Казалось, что положение безвыходное. Но выход нашелся. Беспощадный, но он единственный: продать на рынке свой хлеб. За 125 г хлеба можно получить 100 рублей.

27 декабря.

На рынке многолюдно. Одни продают продукты: маленькие плитки жмыха — дуранды, пакетики отрубей или каких-то круп. Другие держат в руках кольца, часы, браслеты, дорогие шкатулки, меха, прекрасные вещи. Все это обменивают на хлеб, жиры, консервы. Но и здесь неприкрытый голод: продуктов нет. Мы робко останавливаемся в стороне, достаем из сумки завернутый в чистую бумагу хлеб. У нас большой кусок—250 г (две пайки вместе). Хлеб свежий, только что из магазина. 

Пришли в общежитие опустошенные и слабые, но с деньгами. Теперь целые сутки организм не получит живительных граммов хлеба. Как он справится с этим лишением? Выдержим ли? 

28 декабря.

По дороге в столовую я упала. Мучила тошнота и слабость. Встать не могла, подняли девочки. Через несколько шагов снова упала. Поняла, что до столовой не дойти. Понимала, что организм надорвался. Продажа хлеба оказалась последней каплей... 
Впервые за тяжкие месяцы войны я горько и безутешно плакала. Девочки сидели рядом, успокаивали. Думали и советовались, чем помочь. Решили, что единственный выход — определить в больницу.

31 декабря.

Шли через весь город до далекого Обводного канала. Сами падали, поднимались, поддерживали и поднимали меня. Шли несколько часов по мертвому завьюженному городу. Они выбивались из сил, мерзли, но не бросили меня на улице. Довели до больницы. Уже смеркалось, когда пошли, теряя последние силы, в обратный путь. Девочки, родные мои, какими словами выразить благодарность за то, что вы вырвали меня от смерти? Умирая, вы тратили последние капли жизни на то, чтобы спасти товарища. 

31 декабря — 30 января 1942 г.

В приемном покое тепло. Не верится, что есть в оледеневшем городе теплый уголок. И небывалое чудо: ванна с голубоватой теплой водой! Раздеваюсь: снимаю пальто, два платка, шарф, две кофты, три платья и еще, и еще... Помогает санитарка. В глазах ее страх и боль. Оглядываю себя раздетую, ужасаюсь: тело превратилось в скелет, обтянутый серой кожей. 
В кабинете врач внимательно слушает, осматривает, взвешивает, заполняет больничную карту:
«Дата: 31 декабря 1941 г. Возраст: 21 год. Рост: 162 см. Вес: 33 кг. При последнем взвешивании: 58 кг. Потеря веса за 4 месяца: 25 кг. Болезнь: дистрофия».
Работники больницы —все дистрофики. Врачи, няни, сестры еле держатся на ногах. Тех, кто уже не в состоянии работать, кладут в палату, подлечивают, а потом они опять ухаживают за больными. Кормят три раза в день: утром каша и чай, в обед — суп и запеканка, вечером пудинг и чай. Выдается на день хлеба 125 г и чайная ложечка сахара. Порции очень малы: полтарелки супа, маленький квадратик второго. Мяса и жиров нет. Запеканки и пудинги готовят из круп или макарон, слегка обливают морсом или жидким киселем. Еда не утоляет голод, а лишь возбуждает его. Мне, как самой слабой, приносят дополнительное питание: полстакана рисового отвара, или ложку рыбьего жира, или ложечку сгущенки.
29 января медицинская комиссия выписывала всех, кто мог держаться на ногах. Выписали и меня. 

Блокадный дневник: Дорога жизни

1 февраля.

Работает комиссия по оформлению документов выпускникам пединститута: выдаются дипломы, направления на работу, эвакоудостоверения, деньги (по 50 рублей). Распределение проводилось еще в начале января, поэтому все близкие точки заняты. Мне досталось самое далекое место: город Иркутск, облоно. 

4 — 10 февраля.

От Ладоги до Ярославля Ленинградский спецпоезд шел больше недели. В Ярославле — конечная станция. Сопровождающий объявляет, что всех желающих отправят на лечение на две недели, а потом спецпоездом вывезут в Сибирь. 

11 — 28 февраля.

В старинном тихом городке Гаврилов-Ям мы живем и лечимся. На койках белоснежное белье и мягкие покрывала. Организован ежедневный врачебный осмотр, лечение. В столовой диетическое питание, белый хлеб, масло, сахар!

Но радость наша преждевременна: у большинства наступило кризисное состояние. Девочки расслабились, потеряли остаток сил, стали вялыми, безразличными. Многие не могут держаться на ногах. Частыми стали случаи смерти. Это ужасно — умирать, когда ты уже спасен, когда все муки остались позади.

Трехразовое питание в столовой платное. Уже месяц, как мы полностью, оплачиваем продукты и обеды в пути и на лечении. Подходят к концу деньги. Приходится экономить. Девочки продают последнюю одежду, чтобы оплатить обеды и купить молока. Я не могу позволить себе такую вольность, берегу одежду для работы...

Март.

От Ярославля до Новосибирска едем месяц. Это изнурительный путь. На жестких лавках больно сидеть и лежать. Многострадальные студенческие пальтишки служат и матрасами, и одеялами, и единственной теплой одеждой. На теле синяки и пролежни. Опять стали исчезать мышцы. Постоянно мучает голод, болит желудок от черного хлеба. 

Новосибирск. Здесь мы слышим неожиданную весть: это последний эвакопункт на нашем пути, а дальше должны ехать самостоятельно. 
Огромный Новосибирский вокзал переполнен. Наше положение оказалось безвыходным: денег на покупку билетов нет, нет продуктов и пропусков в столовую. Решили обратиться в облоно, чтобы устроиться здесь на работу, но получили отказ: в область наехало очень много эвакуированных. Мы обращаемся к работникам железной дороги, а те лишь разводят руками.. Так дошли мы до заместителя начальника вокзала. Это был пожилой усталый человек с внимательными глазами. 
Он слушал с сочувствием и затаенной болью, тепло и душевно говорил с нами. Потом он вызвал дежурного по станции, велел выписать бесплатные билеты и обеспечить продуктами и хлебом. Дежурный помог нам сесть в ближайший поезд.
На всю жизнь я сохраню благодарность к человеку, который по-человечески отнесся к нам, трем погибающим девочкам, и спас их от гибели.

2 апреля.

Иркутск. Я иду за назначением в облоно. Буду просить назначение в сельскую школу. Постараюсь учить детей любить и уважать труд на земле, растить и беречь хлеб. Здесь, на холодном Ангарском мосту, спотыкаясь и падая от слабости, я вдруг почувствовала счастье. Я счастлива оттого, что сберегла от бурь, не дала угаснуть огоньку жизни.